Золото мертвых - Страница 56

К счастью, попик попался понимающий, во время исповеди ничем ее не стращал, и на вечернюю улицу женщина вышла успокоенной и даже какой-то просветленной.

Князь Сакульский тоже удостоился похвалы: во время исповеди он не обошел эпизодов с поркой знахаря и избиением иноземного колдуна. Ему сошло с рук даже признание того, что он «попускал» блуд среди холопов и использовал имя Господа всуе — творя молитвы против чародея. Правда, с него запросили взнос для поддержания церкви Христовой — но он тут же поклялся выстроить и обустроить новый храм и был прощен.

Разумеется, все, что оставалось ему в этот вечер, так это откушать с супругой в светелке постный ужин: копченую осетрину, пироги с вязигой, икру зернистую, грибочки маринованные и горячий сбитень, — после чего улечься спать под веселые крики, доносившиеся из трапезной.

Половину второго дня он опять же провел с женой. Впервые за долгий срок увидев торговые ряды, она решила порадовать его покупками — то есть любимый супруг должен был оценивать, насколько подходит жене то или иное украшение, платок, войлочная душегрейка, шушун, понизь или кокошник. Андрей сказал, что хотел бы увидеть на ней шаровары и короткую жакеточку из прозрачной газовой ткани. Именно этого Полина покупать и не стала. К общему мнению они пришли только по поводу ухватов — их купили сразу два и тут же вручили трусившим следом за княжеской четой девкам.

Свободу Андрей обрел только после обеда, когда Полина увидела вернувшихся на постоялый двор девок, уже без товара и заметно повеселевших. Под своим приглядом она повела крестьянок к церковной службе, а Зверев твердо заявил, что обязан посетить воеводу, раз уж приехал в уездный городок.

В крепость из города можно было попасть только на лодке, что стоило князю новгородской чешуйки. Зато в пути он узнал, что зовут воеводу Афанасием Семеновичем Бегебиным. Что сидит он тут на кормлении пятый год и вроде как должен давно смениться, но в Москве про Корелу, видать, забыли, и боярин врос в свое место чуть не дубовыми корнями. А может, лапа мохнатая у него среди дьяков Разрядного приказа, вот и не убирают они друга с доходного места при портовом городе. Что жену он к себе выписывать не торопится, а живет во блуде с купчихой, вдовой Дебериной, и немало тяжб на пользу этой особы и ее приказчиков повернул. Что холопов своих в наместники в ближние селения сажает, и оттого уважаемые люди из честных служилых родов позор немалый терпят, приказы рабов исполняя.

Однако, уже сойдя на берег, Зверев обратил внимание, что крепость содержится в идеальном порядке. На стенах ни трещины, ни единого выпавшего камня, ни просадок нигде нет, на каждом углу за зубцами прогуливается по копейщику в тегиляе с нашитыми на груди стальными пластинками, воротные петли лоснятся от сала, стража не играет в кости, ожидая смены, а стоит, зыркая глазами по сторонам, в полной броне — несмотря на изрядную жару.

Внутри крепость, как это обычно и бывает в селениях с маленькой цитаделью, больше напоминала огромный, плотно забитый многоэтажный склад. Оно и понятно: зажиточные горожане предпочитают самое ценное добро держать не дома, а здесь, под охраной и за стенами. Сюда же приносят припасы на зиму и на черный день, запасную одежду, броню, оружие. Потому что, случись серьезная осада, — жители, бросив постройки и малоценный скарб, все забьются сюда, в неприступную твердыню. И от того, как удобно они обустроили свой крохотный уголок, сколько добра припасли, какую еду попрятали в закрома, будет зависеть, насколько легко и долго они смогут тут перебиться.

Разумеется, обиталище воеводы было заметно просторнее конурок для простых смертных: трехэтажные бревенчатые хоромы разместились аккурат между стеной и башней и имели выходы к обоим укреплениям. Правда, следовало признать и то, что дом воеводы был строением казенным, а потому к личному мотовству боярина Бегебина эта роскошь отношения не имела. Наместники в крепости меняются — дом остается. В конце концов, горожане сюда лишь во время осады сбегаются, а воевода живет постоянно.

На крыльце дома сидел, вырезая из ивовой ветки свистульку, курчавый паренек лет пятнадцати в шелковой рубахе и добротной суконной епанче с отложным кружевным воротом. То ли холоп при богатом хозяине, то ли просто нарядно одетый отрок. Однако, увидев гостя, паренек подпрыгнул, спрятал руки за спину, склонил голову:

— Здрав будь, боярин. По делу ли к воеводе пришел, али еще чего надобно.

— Доложи, князь Сакульский, Андрей, проездом к воеводе поклониться зашел. Али заходил, коли нету его дома.

— Здесь, здесь, княже, — спрятал короткий клинок в ножны холоп и поклонился снова. — Сей миг доложу.

Паренек скрылся за дверью, а Зверев медленно поднялся на крыльцо, облокотился на перила. Сверху, с края башни, что-то неразборчивое каркнул черный ворон.

— Сам такой, — ответил ему Андрей и повернулся спиной, перекинув саблю вперед. Здесь, между высокими домами, постоянно царила тень, было прохладно и приятно влажно. Хорошо жить на острове, особенно в зной.

— Ужели сам князь Сакульский пожаловал?!

Распахнулась дверь, и на крыльцо вышел тридцатилетний мушкетер со страниц романов Дюма: причесанная клинышком борода, тонкие усики, широкополая шляпа, на ногах — сапоги с ботфортами, на плечах, поверх атласной рубахи, — облегающий короткий суконный казакин, отороченный соболем на вороте и обшлагах. Видать, жизнь на датской границе и общение с западными торговыми гостями изрядно изменили вкусы боярина. А может, просто собирался верхом на охоту куда-нибудь на болото, да нежданный гость развлечению помешал.